Как и вся страна, жители колхоза «Авангард» готовились к сотой годовщине со дня рождения вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина. В разгар уборочной страды, задолго до юбилейной даты, почти на всех электрических столбах местные активисты развешивали красные кумачовые флажки.

Изначально по три, но потом вспомнили православную Троицу и, решили больше, по пять, как у пятиконечной звезды. Местные деревенские евреи, здесь их за глаза, чтобы не обидеть, звали просто «жиды», предлагали по шесть. Но любители сообразить на троих иногда под одним из этих столбов были против всех, по их мнению, увеличений.

Заодно, почти как месяц, булыжниками, главным орудием пролетариата, начали выкладывать центральную улицу Гучковка, назвали давно, из ныне живущих никто и не помнит когда, по наибольшему количеству дворов с фамилией Гучок.

Все эти работы велись под радио, разносившееся по всей округе с только что установленных вчера на этих же электрических столбах репродукторов.  Во всю мощь гремела песня, ровесница Пети Дубравы «Главное, ребята, сердцем не стареть», музыка Александры Пахмутовой, на слова Сергея Гребенникова и Николая Добронравова голосом первого исполнителя Льва Барашкова.

Солнце на безоблачном знойном блакитном небе зашло в зенит, поднимая ещё выше песочную пыль от проезжавших по обочине дороги с завидной периодичностью под каждую песню ГАЗ-51 гружённых с колхозных полей, зерном. Напротив двора дяди Гриши Помаз они поворачивали налево в сторону колхозного управления, проезжая мимо аптеки, оврага, пилорамы, гаража и коровников, к местному элеватору. По левую сторону оставались детский сад, колодец, мельница, парк с большими деревьями и клуб, за которым виднелась срубленная вершина старого клёна, следствие падения сбитого советского самолёта «лавочкина» осенью 1943 года. Выживший тогда военный лётчик капитан Марушкин Василий Николаевич, как год тому, приезжал в село.

Неожиданно появились цыгане, много цыган, от мала до велика. Их привезли на грузовике, по номерам чужая машина и, всех высадили на открытую площадку чуть левее метров на тридцать от двора бабушек Петки, где уже к 30-летию Великой Победы начались работы по воздвижению памятника погибшим односельчанам в годы Великой Отечественной войны.

— Баба Марфа! Баба Марфа! Там цыганка всем вороже! Надо петуха! Можно взять?

— А как, насовсем? Или принесёшь обратно?

— Не знаю. К ним идут все с петухами, меня Володя «шурыхин» ужё ждёт с чёрным петухом.

— Лови нашего балбеса с кривым гребешком белого и неси, останется три петуха. Кур не трогай, они сейчас яйца хорошо несут. Яйца тоже не надо им носить. А петуха можно. Цыганам лучше дать, чем не дать, может зло и пройдёт стороной. Иди и не говори гадости цыганам.

— Хорошо!

Петка, десятый в очереди, за своим на год старше закадычным другом, все его звали Володя, по документам Валера, так тоже бывает, ждал своего череда. Петух притих и, с интересом рассматривал маленьких грязных и голодных цыганят. Старший из них ломал палочки соломы по количеству принесённых петухов. Когда очередь на время перестала пополняться, отнёс все соломенные палочки старому бородатому цыгану. Тот молчаливо и утвердительно покивал головой, давая понять главной ворожующей цыганке сигнал о том, что на вечерю еды хватит всему табору.

— Ты женишься на приезжей девушке. Уедешь с ней в её края. Родится трое детей, хлопцы, все погибнут на войне, когда тебе уже пойдёт седьмой десяток, — старая цыганка претворяла своё ремесло в такую, кажущуюся наверняка будущую действительность для Володи-Валеры.

Отдав петуха и поблагодарив ворожку, друг Володя-Валера, день в день ровесник первого полёта человека в космос, радостно побежал домой сообщить новость матери и бабушке, отца у него никогда не было, байструк, о том, что доживёт до начала седьмого десятка, про трагедию взрослых своих ещё не родившихся сыновей даже и не вспомнил.

— Наступный, — старый бородатый цыган позвал Петку, и показал ему, чтобы тот отдал своего петуха ворожке в руки.

Старая цыганка взяла петуха в руки и, замерла в испуге.

— Брысь! Брысь! Брысь!

Петух отлетел от рук цыганки, как горох от стенки.

— Уходи! Уходи! Забирай петуха и уходи! Уходи, — видно было, что старую цыганку покидают силы. Весь цыганский табор насторожился. Главная цыганка закатила глаза, подняла руки вверх и, как сидела, так и свалилась на траву.

Все поняли, что она умерла. Но Петка этого уже не видел. Поймав с большим трудом напротив двора дяди Гриши Помаз своего испуганного петуха-балбеса, со слезами на глазах пошёл домой.

— Баба Марфа-а-а! Баба Уля? А почему цыганка не стала мне ворожить? Володе «шурыхину» и Сашку «павлачову», да и всем, кто были передо мной, она погадала. А мне нет! Почему?

— Померла цыганка, царство ей небесное, — баба Уля, одного года рождения с генсеком, следом за внуком зашла во двор своей хаты.

— Как померла?

— А так и померла. Петуха нашего отбросила от себя и, на этом её жизнь закинчылась, — баба Уля ещё раз повторила, глядя на небо, крестное знамение, — ушли цыгане через сад в сторону Тополёвки, горе у них, жалко людей.

Бабушки не стали говорить и объяснять своему внуку Петке, что случилось и почему, хотя стали подозревать не каждому человеку данную такую наследственность.

— Завтра, в воскресенье как всегда с утра сходим с тобой в церковь на заутренью, а после обеда, когда поедешь на лисапеде в Тополёвку, про этот случай с цыганкой расскажешь своей бабе Луше, — баба Марфа, в свои годы так и не обучилась грамоте, вместо росписи ставила крестик, читать всегда просила бабу Улю, та немного буквы знала, пела в церковном хоре, не на шутку забеспокоилась.

По всей округе знали, что баба Лукерья, была настоящей знахаркой, лечила людей, детей и взрослых, заговорами и травами. Приезжали даже из Московии. Многие считали её колдуньей, но не гадалкой. За своё врождённое чародейство денег никогда не брала. Так, иногда яблоки, груши, в урожайные годы. Это была мама отца Петки, Дубравы Алексея Петровича, но с детства все его звали Лёня, по той же причине. Так с этим и жил Лёша-Лёня. Её муж, дед Пётр, в честь которого и назвали Петку, уже давно жил без левой руки, потерял во время финской войны, отморозил при штурме линии Маннергейма.

Утро следующего дня, воскресенье, как только в огородах показалось солнце, началось для Петки с похода в сельскую церковь.

— Баба Марфа, а церковь давно построили?

— Давно, твой прадед Иван, мой батько, её строил, каменщиком был, я ещё не родилась, далеко где солнце восходит, там война шла, где-то там, махнув рукой в сторону Семёновки, бунты были.

— А ты когда родилась?

— Как то и не помню, вроде 11 вересня 1914 года, в метриках баба Уля прочитала 14 вересня 1911 года. Война всё перевернула. У твоей мамы в метриках записали 12 травня 1938 года, хотя я помню, что родила её осенью 11 жовтня 1938 года.  А 12 мая 1909 года родился твой дед Пылып, муж мой, безвести пропал на войне. Что люди говорили, то в сельсовете и писали, никто не проверял.

— А почему такая неразбериха?

— Пожар был, в начале осени 1943 года, снаряды оттуда летели, — и рукой показала на солнце, — сельсовет сгорел и, все документы.

— Понятно.

Прошли молодой, раньше на этом месте красовался старый яблоневый колхозный сад, теперь кленовый парк, чёрное футбольное поле с только что посаженной травой, зашли в старый сад, прошли мосток между вторым и третьим ставками, справа за почтой их взору предстал позолоченный церковный купол.

— А вот и дом, где я родилась, — баба Марфа показала на красивый каменный дом с бордово-сине-белыми обыконныцями.

— Марфа, здравствуй! С внуком в церковь на утреннюю службу? Подрос внучок, на Пылыпа похож, — на лавочке возле родового дома сидела бабушка Мотря, старшая сестра бабы Марфы, до сих пор на почте работает.

— Здравствуй Мотря, вот идём.

— А что там с цыганами? Тут всё село гудит про вашего петуха, про умершую цыганку.

— Пусть гудит.

Баба Марфа не любительница вести долгие разговоры, больше молчит, даже в застолье. Да, про это её молчаливое состояние знало всё село, ведь только ей не было «похоронки» на мужа, а, значит, и пенсию по возрасту ей не платили.

Всю немецкую оккупацию с октября 1941 года по сентябрь 1943 года дед Филипп как работал в колхозе при Советах главным бухгалтером, так и продолжил при немцах. В армию тогда забрать никого не успели, так и остались все мужики в оккупации. Кто-то, как дед Ерох, брат деда Филиппа и бабы Ули, ушёл в партизаны, но большая часть так и работали в колхозе. Полицаями стали меньше десяти человек. С приходом Красной Армии деда Филиппа забрали в армию, в разведку, как ценного специалиста, хорошо разговаривающего на немецком и французском языках.

Немецкий комендант Пауль Зегерс менять ничего не стал, его взвод связи в пятьдесят человек отвечал за связной провод от Корюковки до Стародуба, в Погорельцах определил свой штаб, жил в «ладьковом» доме, сестры бабы Марфы, Параньи. Лучшим другом коменданта стал мальчик Ваня, сын хозяев дома, его и приучил, на всю его жизнь к пасеке, фотоделу и, подарил свой  германский велосипед, на котором в эти дни и катался Петка. Немцы сразу же разрешили службу в церкви, чему все стали рады, чуть более десяти лет церковную службу, по запрету советской власти, не проводили. Тогда и привезли из Корюковки молодого батюшку Никодима.

— А Никодим «жид»? Почему он в чёрной одежде ходит? Как наши «жиды». Баба Марфа, скажи, — на подходе к церкви Петка продолжал свои расспросы, людей было много, на входе в храм молились и кланялись, детей почти не было.

— После крестного знамения не забудь про поклон, — баба Марфа уже не обращала внимания на вопросы любознательного внука.

При входе в церковь Петку овеял приятный церковный запах сгорающих восковых свеч, изготовленных его крёстным Иваном, местным пасечником, перед алтарём увидел стареющего отца Никодима, сзади от него по правую сторону стоял  церковный хор, и, баба Уля там же.

На исповедь не остались и, баба Марфа повела внука домой. Никто с расспросами про цыган, по понятной причине, к ним больше не приставал.

Ближе к десяти часам церковная площадь опустела, люди возвращались кто домой, кто в коровники и свинарники, кто в поле.

— Так что там с цыганами? Дядько Сашко, ведь напротив твоего двора произошло странное действо, — главный электрик колхоза дядя Володя «лезин», по фамилии Ворона, интересовался цыганами не напрасно, кто-то похозяйничал в их курятнике, поутру недосчитались трёх куриц. На лисиц непохоже, доски оторвали и наместо пристроили, лисицы оставили бы дырку.

— Надо было у Марфы спросить, да при внуке как-то неудобно, — дед Сашко на миг задумался, — ты знаешь, Володя, я понял, в чём дело. Лукерья! Бабка внука из Тополёвки, из беженцев.

— Ты хочешь сказать, что и внук будет знахарем?

— У Лукерьи ведь бабушка тоже была знахаркой, так знающие люди говорят, — дед Сашко опять задумался, — хотя, её сын Лёша вообще другого полёта птица, никакой не знахарь, типа как ты  с електрикой.

— У Лёши будет круче, радиоэлектроника, их с Галей хорошо пристроил в Киевский «политех» к своему дядьке наш Иван Иванович, учатся или уже выучились, в институте надо четыре года учиться. Наверное, это знахарство передаётся через поколение к внукам, — подытожил колхозный электрик.

А Петка уже крутил педали германского велосипеда в сторону Тополёвки, совсем рядом, два километра. Справа от дороги своим неповторимым ароматом  лёгкие маленького велосипедиста наполняло поспевшее кукурузное поле. По левую сторону стояли пшеничные скирды соломы, ещё вчера здесь гудели комбайны «Нива».

Надо было не опоздать к бабе Луше, скоро, к двум часам дня люди начнут приходить со своими болячками. Внук Петя и был первым помощником при этих процедурах, больше никому она не доверяла, дети трёх дочерей, проживавших в Тополёвке на дух не переносили все эти бабкины знахарства и снадобья. Ближе к вечеру, когда посетителей не было, бабушка и внук ходили в лес, как и положено, на вечерний сбор трав.

Ночевать Петка оставался здесь, в Тополёвке. По вечерам возле грубки с горящими сосновыми поленьями любил слушать деда Петра про финскую войну, особенно про город Ленинград, про Эрмитаж, про Невский проспект, про Медного всадника, про солдатскую службу в Горелово, про военный госпиталь в Педродворце.

— Лукерья, внук приехал на своём «немце», — дед Пётр, завидев внука, сразу пошёл встречать, — давай свой велосипед и бери вёдра, надо из колодца принести четыре ведра воды.

— Петро, ты дрова в грубу положил?

Поставив велосипед в сарай, дед Пётр растопил грубу, на чугунные кольца поместили большую алюминиевую кастрюлю с водой, после того, как вода закипела, этой водой сразу залили собранные прошлым воскресеньем высохшие знахарские травы в глиняном горшке и сразу поставили в ещё не остывшую печь, для настоя. Этот отвар по специальному секретному рецепту, известный только бабе Луше и Петке, к приходу первых посетителей должен быть готов к лечебному употреблению.

Дом деда Петра, в отличие от Погорельской хаты был из красного кирпича на два входа, с одной хозяйской стороны веранда, кухня и три комнаты, а с другой гостевой части веранда, кухня и две комнаты, здесь и проводила свои лечебные приёмы баба Лукерья.

Семья у деда Петра и бабы Лукерьи была большая, три старшие дочери вышли замуж и жили неподалёку, три сына также со своими семьями в городах, один из них приёмный со времён войны мадьярский еврей работал директором украинско-еврейской школы в Чернигове.

Всякие православные и другие религиозные атрибуты в комнатах полностью отсутствовали. За домашним огородом в шесть соток начинался большой сосновый лес.

— Баба Луша! Машина приехала, написано «Москвич», номер 23-45 БРВ, это Брянск, девочку привезли, —  специально для внука оборудовали наблюдательный пункт.

Туда положили настоящий со времён финской войны, дедовский бинокль солдата поста визуального и химического наблюдения, тетрадь с буквенными обозначениями автомобильных номеров, термос с отваром трав, самодельный радиоприёмник и другие принадлежности. Постарался отец Петки, Алексей Петрович, Лёша-Лёня.

— Наша красавица заикается, — мама девочки рассказала всё, что считала, по её мнению, необходимо знать знахарке, про врачей не забыла.

Отец девочки занимался автомобилем и, Петке очень хотелось всё посмотреть, как выяснилось, это был «Москвич-408». Но надо было помогать бабе Луше.

— Как звать девочку? Сколько лет?

— Наташа, 11 лет.

Баба Луша посадила Наташу на стул и принялась чародействовать. Мама девочки ушла к мужу. Тот мыл автомобиль внутри салона и снаружи в специально оборудованном месте, на автомобильной яме.

Через час девочка с повязкой на шее из отваров трав вышла из дома в сопровождении бабы Луши. Маме девочки дали трёхлитровую банку с настоями трав, сказали, как надо полоскать горло и накладывать повязку.

— Большое спасибо! Вот мы вам приготовили деньги, пятьсот рублей, возьмите, — отец девочки протянул газетный свёрток.

— Не надо денег. На человеческом горе зарабатывать деньги не есть хорошо. Вашей девочке помогаю не я, а природа. У неё всё будет хорошо, — немного помолчав, продолжила, — если хотите кушать, то можете пойти на ту веранду, там есть борщ, котлеты, хлеб, настои трав, подкрепитесь, ведь дорога у вас дальняя.

— Спасибо, мы в путь, к концу дня будем дома.

Этот день выдался безоблачным, тёплым и солнечным, запах хвои доносился с огорода. Ветер был тихий, добрый и ласковый. Дыша на полную детскую грудь, девочке Наташе хотелось петь. Ждать оставалось недолго.

После них приводили детей с испугом, с нарывом на пальце, с головной болью, алкоголиков и заик в этот день не было. Ближе к вечеру бабушка и внук, пройдя через огород, сорвав три огурца и три помидора, положили их в котомку с хлебом, салом и термосом с настоем зверобоя, двинулись в лес за травами.

— Так что там с цыганами, — первой начала разговор бабушка Луша, Лукерья Александровна Дубрава, в девичестве Александрова, 1909 года рождения из семьи потомственных московских хирургов. В сталинские времена вся семья попала под раздачу, поэтому жители Тополёвки их называли беженцами.

— Петя, так что с цыганами?

На второй раз вопрос бабушки вывел внука из задумчивого состояния, он всё хотел задать вопрос про цыган, но не знал как начать.

— Давай, рассказывай, как дело было.

И Петка рассказал всё, как было на самом деле.

— А что с петухом? Живой?

— Живой. Только вот баба Марфа говорит, что петух странный какой-то, как подменили. Может его зарезать?

— Скажи бабе Марфе, петух пусть живёт. Сам помрёт.

С усилением ветра кроны сосен завели свой басистый разношерстный музыкальный разговор, напоминая посетителям леса о главной цели прибытия. На поляне уже подросли зверобой, чуть дальше бессмертник, корзинку наполнили  пустырником, туда же хвощ полевой, ещё душица, полынь, болотный сухоцвет, череда, тысячелистник и природный антибиотик ива серебристая.

— Баба Луша, а мухоморы сегодня брать будем?

— Не надо, я уже взяла.

— Так что это было? Я про петуха и цыганку.

Знахарка с дипломом хирурга задумалась, пытаясь правильно объяснить, не по возрасту любопытному, внуку суть произошедшего события.

— Главное здесь заключается в том, что цыганка была настоящей гадалкой, не шарлатанка. Есть такая пословица, что «рыбак рыбака видит издалека». Так и здесь, её ремесло гаданий несовместимо с моим ремеслом знахарки, не знаю, по какой причине, но это так. Например мне с моими врождёнными способностями она гадать не сможет, для её здоровья вредно. Есть такое понятие «аура», то что окружает человека снаружи в связи с особенностями человеческой крови, как в электричестве, у отца спросишь про электрический ток и электромагнитное поле.

— Как интересно!

— Тогда пошли домой и слушай. Цыганка гадает по своим ощущениям на человеческую кровь своего пациента, она так собирает информацию. Есть много исследований на эту тему, тебе ещё рано такое знать.

— А почему тогда она моего петуха отбросила?

— Ты петуха ей отдавал прямо в руки?

— Да.

— Вот её и ударило твоим током. Здесь петух есть провод. Моя бабушка тоже была знахарка, как говорят её ремесло мне пришло. Возможно и, ты будешь знахарем, если следовать этому принципу. А возможно, кому-то из твоих детей.

— Это как?

— На самом деле, страшная штука это знахарство. Если на то пошло, тебе нельзя делать специально или намеренно плохо людям, бумерангом вернётся обратно. Страшным бумерангом!

— А если невзначай?

— Молчи и слушай. Вот я по себе сужу, бывает так, что при каких-то обстоятельствах моими действиями люди недовольны, обижаются и делают мне в отместку плохо. И к ним приходит беда. Как говорила моя бабушка, эту беду от тех людей я отворотить никак не смогу. Так и ты не сможешь.

— И что делать?

— А ничего? Просто живи честно и, не делай намеренно или специально людям зло. Если верить словам моей бабушки, то за тебя всё сделаю я, твоя бабушка, так как мы с тобой в этом деле одной крови.

— Отомстишь? А люди?

— Это уже проблемы тех людей. Пусть не делают намеренно или специально зло тебе. Надо уметь прощать, как бы тебе сказать, входить в ситуацию собеседника, понимать не понарошку сделанные ошибки и, тогда будет гармония, которая не даст распространиться злу, как ненамеренному, так и преднамеренному. В мире всё зависит от обстоятельств и случайностей, а точнее, то случайных обстоятельств. Всё бывает. Древний философ Соломон говорил, что «всё пройдёт и, это пройдёт».

— Тогда в чём зло от цыганки?

— Что было целью гаданий? Правильно, нажива. Они петухов для чего собирали?

— Чтобы потом приготовить еду и кушать.

— Это и есть плохо. Вот если бы они попросили у людей кушать, я уверена, никто бы не отказал, «с миру по нитке», но всех бы накормили.

Лес продолжал шуметь и, этот шум усиливался с каждой секундой, как будто сосны слышали весь разговор про цыган. Подходя к своему огороду, Петке стало жалко старую цыганку и, он боялся, что её испуг опять приснится ночью.

— Так тебе снилась цыганка ночью?

Отвечать не пришлось, баба Луша умела читать человеческие мысли не только по глазам, но и по интонации, и на расстоянии, а врать не хотелось по понятной причине.

Ещё неделю снился Петке испуг той старой цыганки. И, как только вдруг неожиданно помер петух-балбес, старая цыганка больше никогда не приходила Петке во сне.

— Ведь не зря же баба Луша сказала, что резать петуха не надо, — проснувшись утром, подумал Петка.

16 сентября 2022 года.

Дубравинские поляны

Сергей Роща

Испуг цыганки

(хроники военного пенсионера)

Эта запись была опубликована 16.09.2022в 08:11. В рубриках: Общество.