Сентябрьский церковный колокольный звон заставил в мгновение ока всех жителей села собраться на пересечении улиц Гучковка, Старый базар, Новый базар и Ентешенковка возле немецкой комендатуры, здание сельского совета, с утра без флага со свастикой.

Третий день как до села доносился гул артиллерийской канонады. Было понятно всем, фронт приближается, не далее, как возле Унечи. Гитлеровские войска отступают.

По правую сторону ближе к магазину стояли немецкие мотоциклы с колясками и одна грузовая машина с будкой, готовые в любую минуту двинуться в сторону Перелюба. Солдаты загружали в неё катушки полевого связного провода, лопаты, пилы и другое имущество. Немецкий взвод связи приступил к выполнению приказа своего командования к убытию в район Чернобыля, севернее Киева.

Сентябрь 1943 года принёс долгожданное освобождение от германской оккупации.

По ступенькам на дощатый постамент, предназначавшийся для повешения партизан и их сообщников, за два года оккупации так и не пригодился, теперь на него первым поднялся военный комендант, он же командир взвода связи Пауль Зегерс и главный бухгалтер колхоза, он же и переводчик Гренок Филипп Кириллович.

— Achtung!

— Увага! Прошу внимания!

—  Die deutsche Armee zieht sich zuruck. Unser Verbindungszug verlasst das Dorf Pogoreltsy.

— Германская армия отступает. Наш взвод связи покидает хорошее село Погорельцы, — местный с довоенных времён главный бухгалтер, настоящий полиглот европейских языков, особенно немецкого, французского и польского, чуть хуже английского, старался дословно перевести все слова, произнесённые военным комендантом, так, чтобы не было обид со стороны односельчан.

Все стояли и смотрели на коменданта, на врага их страны, их земли, но, как, ни странно будет поведать, таковыми этих немцев сельские жители не считали.

В своей глуши, окружённой хвойными лесами, им удалось избежать всех тех ужасов войны, которые творила гитлеровская армия на земле страны Советов, прежде всего благодаря этим полсотни простым немецким связистам.

А цугфюрер Пауль Зегерс говорил и говорил, не переставая, было видно, что расставаться с этими колхозниками не особо и хотелось, ехать куда-то в неизвестность нагоняло страх смерти, он не считал себя военным человеком, у него, как и его подчинённых, не было военной подготовки, обычный немецкий инженер связи из Лейпцига.

— In einer halben Stunde sind wir fur immer weg. Es ist dringend notwendig, der Roten Armee irgendwie miltzuiteilen, dass es keine deutschen Truppen im Dorf gibt, um einen fehlerhaften Artilleriebeschuss aus dem Osten zu vermeiden. Es wird beleidigend sein, wenn sie ihre eigenen beschossen haben. Deutsche Truppen warden das Dorf nicht betreten.

— Через полчаса мы уйдём. Навсегда. Необходимо срочно как-то сообщить Красной армии, что в селе германских войск нет, чтобы избежать ошибочного артиллерийского обстрела с востока. Будет обидно, если свои войска обстреляют. Германские войска в село заходить не будут, — после этих слов колхозный главбух Филипп Гренок впервые в своей жизни ощутил, что есть на самом деле настоящая тишина.

Односельчане из первых рядов увидели, как гер Пауль что-то тихо сказал своему доверенному переводчику, Филипп окинул взглядом присутствующих лиц.

— Гаврила! Петрович! Будник! Иди сюда, — колхозный кузнец поспешно загасил свою самокрутку, начал проталкиваться к дощатому постаменту, — гер комендант для этих целей даёт мотоцикл, берёшь с собой своего помощника Кузю и срочно дуйте в сторону Стародуба. Надо сообщить. Мотоцикл оставишь себе, в подарок, как трофей. И, заодно скажи, пусть присылают военкоматовских работников, у нас тут много желающих пополнить Красную армию.

Через полчаса, действительно, от немцев и след простыл. Над центральной площадью ещё долго витал запах от выхлопных труб. Люди молча, расходились в двояком расположении духа.

В сторонке от всех на крыльце пока ещё военной комендатуры между собой разговаривали местные полицаи. Каждый из них, нет-нет, да и бросал якобы нечаянный взгляд на постамент для приведения приговора теперь уже советского военного трибунала через повешение. Двое из них отделились, сели в германский мотоцикл с коляской и рванули вдогонку за немецким взводом связи, пятеро остались, надеясь на гуманный суд советской власти.

— Баба Уля! Так кузнец успел сообщить, чтобы по селу не стреляли?

— Немного не успел. Снаряд угодил в нашу хату, она стояла, где сейчас палисадник. Большая была хата, мы в ней выросли, двенадцать детей, по шесть каждого роду.

— И что? Есть погибшие?

— Нет, все были в поле. Пришли, а тут одни угли.

— Да, дела, — Петя Дубрава задумался, — и что, только один снаряд прилетел?

— Больше. Три хаты сгорели, ещё Гаврилкина и, там, на окраине, — баба Уля показала в сторону Радомки, — нам эту хату солдаты быстро построили, мы неделю в землянке жили, сказали, что всё вышло по ошибке.

— Так что было дальше?

Через три дня, как уехали немцы, опять били в церковный колокол, на центральной площади возле здания сельского совета собирали жителей села. В том месте, где стояли немецкие мотоциклы и грузовая машина, расположились пять, а может и шесть грузовичков «студебекеров». Из легковушки вышел офицер Красной армии, майор Шкапенко, на постамент для казни подниматься не стал, свою краткую речь держал с крыльца здания.

— Войска прошли стороной от вашего села. От Семёновки через Жадово и Холмы на Сосницу, — майору принесли лист бумаги, где на скорую руку была кем-то записана информация по жителям села, он внимательно прочитал и продолжил говорить кратко, чётко и всем понятно, — те, кто был в полицаях, сдать оружие и в расположение взвода охраны. Отдельно Дюбка Иван Ильич. Так, бухгалтер Гренок Филипп Кириллович и, этот, как его, мотоциклист…

— Будник Гаврила Петрович!

— Да, он, с этими тремя военная контрразведка желает побеседовать.

Все смотрели вслед отъезжающей машине, в кузове под охраной сидели теперь уже бывшие полицаи. Их жёны и дети молча, восприняли такой поворот событий, но, все, же надеялись на хороший исход.

— От вашего села подлежат призыву в армию с отправкой на фронт пока сто шесть человек. После окончания прочтения списка фамилий у вас будет три часа на сборы, — окинув взглядом центральную площадь, продолжил, — прошу не уклоняться от военной службы. Вас всех отвезут в райцентр, там, в военкомате получите всё необходимое и, оружие в том числе. В партизанах от вашего села восемь человек и три пионера. Если кто желает пойти в партизанский отряд, кроме призывников, подходите к начальнику партизанской разведки Гренок Ерофею Кирилловичу. Кому повредили хаты нашими артобстрелами, сразу восстановим. Вот, кратко и всё. Спасибо. Можете расходиться.

— Баба Уля! Баба Уля! Подожди, у меня вопрос есть, — не унимался Петка, в кои-то веки удалось разговорить бабу Улю на рассказ о войне, ведь от бабы Марфы никакими коврижками и слова не вытянешь, —  и что, никаких вопросов никому не задавали?

— Нет. Всё прошло так, будто и войны не было. Тридцать лет, а кажется, что вчера.

— С полицаями понятно. А что с теми тремя, кого отдельно определили?

В небе, который уже день витал запах дождя. Задул ветерок, возле хлева над пустыми вёдрами поднялись разбросанные от петушиного боя куриные перья, кот Мурзик что есть мочи, погнался за ними. От воспоминаний у бабы Ули начали краснеть глаза, в который раз наворачивались слёзы.

На следующий день из райцентра вернулся только Иван Дюбка, колхозный электрик. Он хоть формально и числился полицаем, но оружия при нём никогда не было. Мотоциклиста Гаврилу Петровича, как кузнечных дел мастера, сразу определили в разведку, по его просьбе туда взяли и деда Филиппа, как человека, свободно владеющего иностранными языками. А может и наоборот.

— Баба Уля, а как удалось деду Филиппу выучить столько заграничных языков? Я вот с трудом французский осваиваю, он какой-то картавый, через нос надо говорить. У них там что, все с насморком? Да и английский шепелявый. У всех горло болит? А польский, там «жикать и шикать» надо постоянно. Немецкий язык, совсем другое дело, такой же чёткий, как и русский, видно сразу, для здоровых людей.

— Слушай сюда. Напротив нас через дорогу, большое здание, сейчас детский сад. А раньше там паны жили, фамилия Толстой, — баба Уля задумалась, — так вот, вся территория до ставка, до большого сада, вдоль дороги до мельницы, это была их земля. Большой яблоневый сад, там, где футбольное поле, росли груши. При тебе, совсем недавно этот сад выкорчевали. Там посадили клёны и берёзы, когда деревья вырастут, лет так через тридцать, а то и сорок, по задумке будут собирать берёзовый и кленовый сок.

— Это понятно. Так что с языками?

— Дело с этими его языками начиналось ещё до революции. У Толстых были двойняшки, мальчик и девочка, как в той сказке, Иван да Марья, ровесники Филиппа. Когда мне надо было идти в поле помогать убирать урожай, я отводила Филиппа к ним. Там наёмные учителя учили Ваню и Марью разговаривать разными языками, ещё грамоте считать и писать, вот заодно и нашего паренька, он оказался способным к этому делу, учиться. Его и работать в поле особо не заставляли, всё книжки читал. Дед Гриша им гордился до самой смерти.

— У тебя в большом сундуке старинные книги лежат, там есть «Князь Серебряный», написано Толстой…

— Из их родни, давно здесь жил, лет сто назад. Маленький мальчик Алёша. Потом когда вырос, стал писателем. Вроде как Алексей Константинович Толстой. Эту книгу мне Филипп часто читал, там про царя, был такой Ваня Грозный. Все книги, что в сундуке, Толстые дарили Филиппу всегда на день его рождения. Мама Аннушка старалась.

— И где теперь Толстые эти?

— Как начали колхоз создавать, у них всё забрали, они и уехали, куда, вроде как в Красный кут, или угол, в сторону Стародуба, там у них усадьба, её не тронули, там сейчас музей. Когда они уезжали, Филипп учился в Сновське, сейчас Щорс, на бухгалтера.

«Студебекер» несся по сухой грунтовой дороге через лес, по мосту «Шевчиха» через речку Ревна, опять через лес в райцентр Семёновка. В кузове кроме двух офицеров-особистов ещё сидели кузнец, электрик и бухгалтер.

— Интересно, вернёмся мы сюда, или нет…

— Что сказал? Гаврила повтори, — из-за ветра услышать не получилось, Филипп подставил ухо ближе к товарищу.

— Отставить разговоры!

Впереди такой же «студебекер» под конвоем вёз бывших полицаев.

— Фамилия, имя, отчество. Число, месяц, год рождения. Место рождения, — молодой «особист» задавал стандартные вопросы для оформления личного дела.

— Гренок Филипп Кириллович. Родился 12 мая 1909 года, село Погорельцы.

— Какими иностранными языками свободно владеете? Родной язык. Национальность.

— С детства немецким, французским, английским, польским, украинским, белорусским. Родной язык русский. Национальность русский.

— Профессия по образованию?

— Бухгалтер.

Получив на руки своё личное дело, велено было зайти в соседний кабинет. Там Филиппа ждали три офицера, среди них, судя по погонам, был генерал. Взяв в руки личное дело, генерал внимательно прочитал, улыбнулся, стоящие рядом майор и капитан с облегчением вздохнули.

— Отведите его в кладовую к старшине, подберите ему форму немецкого офицера. На всё, про всё у вас десять минут, — и немного подождав, громко прокричал, —  ко мне сюда срочно Павлова!

Не прошло и десяти минут, как новоиспечённый немец, мысленно изображая походку гера коменданта Пауля Зегерса, естественно на удивление многих, прошагал в кабинет к генералу, за ним сразу же вбежал специалист по диверсиям в тылу врага, настоящий герой капитан Павлов.

— Слушай меня, капитан, пока мы дойдём до польской границы, ты его готовишь по всем статьям для внедрения, куда, решим потом, на месте, — было видно, что генерал доволен появлением в его рядах такого полиглота, — теперь про мотоциклиста. Этому кузнецу подберите немецкую форму рядового солдата, будет адъютантом. Кузнец знает немецкий язык?

— Понимает. Разговаривает с акцентом.

— Их двоих и готовишь. А что с электриком?

— Хромой, инвалид. Не подойдёт, физически слабый. Будем искать по другим сёлам.

— Ответь мне, Филипп, где ты так научился свободно разговаривать на всех этих языках?

Сразу повеяло запахом детства. Книги, книги и книги. Парное молоко, маслобойня, мельница и жужжание пчёл.

Гречишный мёд!

Ещё до революции, где-то далеко от села гремела мировая война. Шестилетний Филипп играл во дворе со своей сестрой Ульяной, старше его на три года. В её обязанность входило присматривать за младшим братиком, пока все работали в поле.

Семья у Григория Филипповича Гренок была большая, а земли ещё больше. Из семи его сыновей только младшего Кирилла и старшего Василия не взяли на войну, а средних забрали, дочерей бог не дал. Кроме Кирилла, Василий со своими детьми и все остальные братья жили по хуторам, таким своеобразным «гренковским вотчинам», а потому на всё семейство в обязанность положили почти весь урожай своих земельных владений отдавать императорской армии. Сеяли в основном пшеницу и рожь для хлеба, овёс и ячмень для фуража на корм лошадям, а ещё подсолнухи на масло, кукурузу и люпин под силос, гречиху для медоносных пчёл, а для верёвок, канатов и пакли коноплю. Семьи у братьев были многодетные, больше всех у Кирилла, двенадцать, шесть на шесть, на каждый месяц по одному ребёнку.

— Анна Константиновна, можно у вас оставить Филиппа?

— Да. Мы ему всегда рады, приводи. С моими двойняшками он хорошо прижился. Кстати, у него прекрасная память. Учительница немецкого языка эту способность заметила первой, пробовали французский язык и британский, на лету схватывает. По произношению языки различает легко. Слух музыкальный хороший, только вот у него нет никакого интересу к пианино. Наверное, ещё маленький. Ну, да ладно. Оставляй.

До Великой Октябрьской социалистической революции оставалось два года.

27 декабря 2022 года.    

Эта запись была опубликована 28.12.2022в 08:25. В рубриках: Общество.